В каждом доме на этой обожженной войной земле — свидетели и участники тех событий. И они вспоминают о погибших не только в день траура.
Памятник «Сожженных душ»
Снаряды на Цхинвал полетели в 2008-м, когда люди уже ложились спасть — в 23 часа в ночь с 7 на 8 августа. Это стало началом новой войны...
Скоро от города остались одни развалины. Одним из первых ударов было разрушено здание, где размещались российские миротворцы ООН. Погибли 70 человек. Так Грузия начала операцию «Чистое поле»...
Жители Южной Осетии встали на защиту своей земли. В одночасье мужчины ушли в ополчение и стойко держали оборону до прихода помощи из России. Война длилась пять дней, а раны в сердцах оставила — на поколения.
С тех пор каждый год в Южной Осетии поминают погибших. В каждом селе, городе или небольшом хуторе к 11 вечера люди приходят на места памяти. Возлагают цветы, молятся. Вот и в 2019-м Цхинвал в ночь с 7 на 8 августа не спал.
Мы приехали к памятнику Сожженных душ загодя, около десяти вечера, но тут уже было много людей. Те, кто приехал на машинах, с трудом находили место для парковки. А многие пришли пешком, с детьми. У всех в руках — по две алые гвоздики.
Приехал президент Анатолий Бибилов. В тот черный август он был среди российских миротворцев, как и вице-спикер парламента. В Южной Осетии всего 50 тыс жителей, и каждый так или иначе оказался участником тех событий.
Президент ездит с охраной, но она не отделяет его от народа. Можно спокойно поговорить с ним, оказаться рядом. Никакого вакуума вокруг него не устраивают. Разве что от назойливого внимания президента оберегает зона уважения: Бибилов избран главой республики два года назад и уже обозначил главное — Южная Осетия не будет «черной дырой» бюджета. Наметил курс на рост и пока следует ему. За это его тут очень ценят.
Цветы к памятнику возложили все, кто пришел. Потом был молебен. И люди двинулись к зданию правительства.
Свечи на лестнице
Той ночью и впрямь в Южной Осетии не спали. На траурные мероприятия тут приходят не потому, что начальство велело, не по разнарядке сверху. Сюда приходят по воле сердца. И потому на площади у здания правительства собрался, наверное, весь Цхинвал.
Лестница была уставлена портретами погибших. У каждого фото — свеча... Это они, павшие, — главные в этот день. На них — все внимание. Даже президент выступал откуда-то сбоку: скорбь не терпит софитов.
В гуще народа стояла семья — парень лет 35, и пожилая пара, видимо, его родители. Отец и сын 11 лет назад встали на защиту родных гор, как и многие другие. Когда мимо них пробирались люди, кто-то здоровался, пожимал руки ветеранам. А кто-то молча смахивал слезу, другие по-соседски беседовали с ними. Здесь все — как одна семья.
На следующий день по всей республике люди шли с венками к памятникам павшим. Обелисков — множество: едва ли на этой земле найдется кусочек, где не шли бои и не погибли люди.
На дороге у северной окраины города — памятник майору Денису Ветчинову. На этом месте колонна российских войск, которая шла на помощь российским миротворцам, и в которой находились генерал Анатолий Хрулев и корреспонденты Александр Коц, Александр Сладков и Виктор Сокирко, была атакована грузинским спецназом. Во многом благодаря майору Ветчинову журналисты уцелели: тяжело раненный, Денис прикрывал и армейскую колонну, и их. Во время того боя был ранен и генерал Хрулев.
Спасти майора не удалось — он умер по пути в госпиталь. Награжден посмертно звездой Героя России. К его обелиску в тот день приехали многие — и президент Южной Осетии, и ветераны, и российские военные. Хмуро стояли они у обелиска. Многие, видимо, вспоминали те горячие дни...
Им было что вспомнить. Для них те пять дней войны 2008-го — лишь эпизод в 30-летнем противостоянии, которое впервые явно проявилось в 1989-м, обострилось в 1991-м и 1992-м и взорвалось в 2008-м... В этом мы убедились, поговорив с ветеранами-ополченцами. Сегодня они объединились в Республиканское общественное движение «Адаемыныфс» («Надежда народа»). Все очень хотят мира своей земле. Но каждый по-прежнему готов отставить независимость с оружием в руках.
Шесть лет в грузинской тюрьме
— Можно считать, что я все время воюю, — вздыхает 65-летний Чермен Букулов.
Сегодня он руководит обществом охотников и рыболовов:
— Во время событий 89-го я работал начальником пожарной части. Когда все только начиналось, я собрал группу ополченцев — 100 человек — и каждую ночь мы выходили на посты. Оружия тогда у нас было мало — в основном малокалиберки. Позже собирали деньги и ехали закупали оружие во Владикавказе.
В ту войну убили двоюродного брата Букулова. По словам Чермена, его пытали: повесили вверх ногами и жгли паяльниками.
— Мы десять дней просили отдать нам его тело, чтобы похоронить. В итоге удалось поменять, — рассказывает Букулов.
После войны Чермен стал начальником ГАИ, затем возглавил общественную милицию. И жизнь шла своим чередом, пока...
— В 97-м я поехал на границу с Грузией, на рынок. Там меня похитили. В Грузии меня судили меня за продажу оружия и якобы хранение наркотиков (их у меня отродясь не было), — вспоминает Чермен. — Однажды в тюрьме меня сильно избили только за то, что я осетин. Долго находился без сознания. Несколько арестантов — кстати, грузин — втихаря меня подлечили.
Чермен шесть лет провел в тюрьме. А когда вернулся домой, снова начались перестрелки: весной 2004-го новое руководство Грузии объявило курс на восстановление территориальной целостности страны и возвращение контроля над Абхазией и Южной Осетией. Эскалация конфликта продолжалась все лето, фактически превратив регион в зону боевых действий.
— А потом война 2008-го... Знаете, сейчас напряженности нет, но грузины всегда такими были — они хотят воевать, — уверен Чермен, который и сейчас готов защищать свою большую семью: у него дочь, два сына, десять внуков и двое правнуков.
«Я потерял ту жизнь, которая у меня была, и взялся за оружие»
— Мне шел 31-й год,когда начались конфликты. Сейчас мне 61 год. Можно сказать, что все свои лучшие годы я провел в окопах, — вздыхает Владислав Абаев. — Для меня все началось 23 ноября 1989-го. У меня день рождения 24 ноября, а накануне началось противостояние. Я тогда испугался, что мирная жизнь, которая у меня была и меня устраивала, закончилась. К тому времени я окончил школу, отслужил в армии, работал на разных должностях и к 1989-му заведовал всем местным транспортом в сфере розничной торговли — вагоны, контейнеры и так далее. У меня уже было двое детей... В общем, жить бы и жить.
Кстати, у меня было много друзей среди грузин. Со многими учились вместе в школе... И было очень обидно, когда никто из них не предупредил, что на 23 ноября в Тбилиси планируют провести в Южной Осетии «мирный митинг», который и стал началом противостояния. И теперь я их иначе как «друзьями» в кавычках не называю: ведь у настоящих друзей нет национальности.
Хотя в том, что произошло в ноябре 1989-го, я не виню народ. Только наших партийных шефов. И вот шли они сюда целой толпой, вооруженные... На мирный митинг? С оружием? А нас они разоружили еще в 1988-м. Отобрали даже законные охотничьи ружья.
И когда мы дали им отпор, они выставили пикеты по всему городу и блокировали Цхинвал. Ни продуктов завезти, ни помощи не дозваться. Я, как уже сказал, заведовал транспортом, и мне все-таки удалось завезти это все из Владикавказа.
Вам любой из моих ровесников подтвердит: мы бы лучше погибли, чем сдали город. Я вот семью никуда не вывозил. Принципиально. Потому что знал: смогу их защитить здесь. А ехать куда-то, стать беженцем, нищенствовать — не дело это. Лучше уж погибнуть.
К концу 1989-го все немного успокоилось. И хотя люди понемногу снова стали общаться с грузинами, прежней жизни уже не было. Страшнее было в 1991-м, — продолжает Владислав рассказ. — Моего старшего сына контузило — прямое попадание снаряда в угол дома. А сыну тогда было восемь лет...
В первую же ночь прямо у моих ворот стояло два пикета: грузинский и осетинский. Так и стояли друг против друга, пристально следя, чтобы никто не выстрелил... Нам еще повезло, что на нашей улице стояли сотрудники грузинской милиции. А ведь были места, где они ставили зэков (их выпустили и дали форму). Еще помню страшную ночь — мы проснулись, а вокруг города стоит грузинская милиция с собаками, не высунуться...
Был еще случай. Аджарцы из Батуми, которых сюда прислали, в какой-то момент сняли форму, сложили оружие и уехали домой. Это им их руководитель Абашидзе по телефону приказал ни в коем случае не вмешиваться. Это было приятно: у нас же на площади стоял фонтан — подарок цхинвальцам от братьев-батумцев (аджарцев всегда называли советскими турками, они все-таки не грузины). Этот фонтан разрушили снаряды Саакашвили в 2008-м...
В общем, в 1991-м был кошмар. Настоящая блокада. Склады пустые, а как ехать? Дорога жизни тогда еще не была достроена. Я тогда организовал колонну — машин 50. Объяснил водителям: едем на свой страх и риск, без сопровождения. Удалось! Когда ехали во Владикавказ, грузины нас пропустили — сказали: обратно поедут с грузом, вот тогда и остановим... А мы обратно приехали с охраной, с отдельным батальоном особого назначения из Ростова-на-Дону.
— В 2008-м я возглавлял наш водоканал, — продолжает Абаев свою военную хронологию. — Где-то вначале года мы приобрели аппарат, который мерил, сколько воды нам отпущено из Грузии и сколько мы получили. Выяснилось: по этой трубе проходило 1270 куб. м, а в Южную Осетию приходило лишь 530–540 куб. м. Куда девается? Потм я уже выяснил: виной тому множество самовольных врезок — на одном лишь участке в 70 метров мы ликвидировали целых 140 врезок. Но это потом, а в тот год воды в республике отчаянно не хватало.
С конца мая в Цхинвале уже не было воды. И мы людям развозили ее на машинах. На 8 августа 2008-го вышло мое дежурство. Я ждал машины с охраной к двум часам ночи, чтобы развезти 200 л воды по районам Цхинвала.
А в 23 начался обстрел... Ну, грузины и раньше постреливали, мы привыкли уже... Но когда я услышал залпы «Града», понял: это конец. Вернее, начало откровенной войны.
И в половине пятого утра мы с коллегой на «уазике» отправились в Цхинвал. Когда я увидел город, честное слово, чуть не заплакал: думаю, что в Сталинграде после немцев целых домов осталось больше.
В городе долго никого не мог найти: город вымер. Оказалось, все люди по подвалам попрятались. Потом вдруг встречаю одного, другого... Так началось сопротивление. Хлеба никто из нас не просил — только боеприпасы и оружие.
Мы трижды отбивали атаки грузин. И поручусь: сколько их «брони» зашло в город, столько мы и сожгли.
Но мы их не били, когда Цхинвал зачищали. Вот что сам знаю: мы взяли человек восемь в плен, забрали у них оружие (16 автоматов американских и «Калашниковых»). И оружие, и пленных передали в отдельный разведбат. Один из грузин был ранен, так мы его на себе несли, в медсанбат отправили. Оружия трофейного себе не оставили: мы понимали, что российские войска вошли надолго и оно больше нам не понадобится.
«Хороший ты парень, жаль, что осетин»
В 89-м году 27-летний Виталий Санакоев работал в Тбилиси — был личным водителем директора железобетонного завода.
— Там, в Грузии, мне всегда говорили «Виталий, ты хороший парень, но осетин». Меня это бесило, понимаете? Поэтому, когда обстановка между Грузией и Южной Осетией начала накаляться, я уехал домой. А когда война началась (1991–1992) — защищал родину... Они стреляли, и мы стреляли.
Тогда мои дети были маленькие, и мы жили на пятом этаже. Когда грузины запускали ракеты, дети поначалу выбегали на балкон и кричали: «Папа, папа, смотри, как красиво летит!» — вспоминает Санакоев, который в такие моменты в ужасе хватал детей в охапку и уводил в подвал. — Бывало, даже в машине ночевали около дома — боялись, что снаряды попадут в дом.
Потом Виталий переехал с семьей на Ставрополье, где они жили до 2008-го.
— В Цхинвал из Ставрополя поначалу не мог попасть: нас не пускали. Но я через лес прорвался. Ехал к теще в село, купил по дороге военную форму... Когда сюда приехал, на второй же день война вошла в город. А грузины, которые здесь жили, заранее все побросали и уехали в Тбилиси. Когда грузинские войска ворвались в город, стреляли куда попало, завалили танком стелу «Цхинвал» на въезде в город, — перечисляет разрушения Санакоев. — Может грузины и раскаялись в том, что совершили, но уже поздно... Они же столько людей убили.
Дорога жизни
— 22 ноября 1989-го я ехал в аэропорт Тбилиси встречать из Омска шурина (брата жены, она у меня из Сибири), — издалека начинает свой рассказ 80-летний Леонид Харебов.
Почему-то все воспоминания ополченцев о войне начинаются именно с этого времени — с 1989-го. Они не отделяют события разных годов. Для них это — одна трудная дорога памяти.
— Уже тогда было понятно: у нас тут заваривается каша, и ехать в Тбилиси небезопасно. Но делать нечего, пришлось рискнуть. Мы с женой отправились в аэропорт. Машина у нас старенькая, она и спасла: была бы новая, я бы здесь сегодня не стоял. Гаишники спросили документы и долго держали. Я слышал (я же понимаю по-грузински), как один другого спрашивает: мол, что будем делать. А тот отвечает: отпусти — машина не годится.
Дальше тоже было непросто. В одном месте нас чуть до носков не раздели — все досматривали. А еще проезжали поле, там костры горели, автобусы стояли. Я на одном из них увидел надпись (даже похолодело все внутри): «хороший осетин — мертвый осетин»... Другое сборище было у автобусной станции... В общем кое-как проехали. Часа в три ночи добрались из аэропорта до дома. Я тут же разбудил сына-студента, попросил собрать ребят, оповестить: намечается что-то опасное...
У меня в гараже были две канистры бензина, мы стали зажигательные бомбы готовить — обороняться-то нечем было. И пошли встречать грузин...
На дороге у города уже стояли два ряда наших ребят, понемногу заполнялся третий и дальше... А напротив уже появилась первая колонная грузин... В первом ряду был священник. Я подошел к нему и, честное слово, даже не помню что говорил — такое было напряжение. Соседи рассказывали, что я весь покраснел, лицо надулось, а он, говорят, на меня смотрел-смотрел, потом побелел весь и ноги у него чуть подкосились...
А тут вторая колонна грузин идет. Во главе — тогдашний первый секретарь ЦК КП Грузии Гиви Гумбаридзе. Он говорит: «Уберите этого провокатора». Меня то есть. Я отвечаю: сам ты провокатор. Он хотел меня за грудки схватить, я его опередил, и так дернул, что у него аж пуговицы оторвались на рубашке. Сотрудники КГБ меня стали оттаскивать на грузинскую сторону, а осетины из нашей колонны — на свою...
В общем, так мы долго там стояли — друг против друга. Потом один из наших (городской прокурор) и говорит: так стоять бесполезно. Надо штаб организовывать, чтобы дать отпор, если что. Организовали. Но войны мы не хотели. Наоборот, успокаивали людей — ведь достаточно было маленькой искры, чтобы началось...
А я тогда работал начальником дорожного управления района. И решил: надо строить дорогу — иначе нас тут просто тихо передавят. Грузины же Цхинвал обложили со всех сторон. Мне дали добро, я погнал технику в село Рустау и оттуда начал пробивать дорогу.
Первый год — 1990-й — я снег чистил, местами путь пробивал. За зиму успел девять километров проложить. К 1991-му почти закончил, из Северной Осетии к нам уже стали грузы поступать — мука, продукты. Ну и оружие, конечно, мы там старались приобрести. Но главное — дорога была нужна, чтобы детей было можно вывезти, если что.
Конечно, еще был СССР и построить дорогу в обход грузинского начальства было нелегко: сметы надо было утверждать. В общем, проект составил задним числом, к тому же мне удалось получить добро облисполкома... Но я точно знал: если войны не будет, меня посадят за это. Ну так что ж... На меня к тому времени грузины уже три уголовных дела завели. Первое — за противостояние в 1989-м, второе — за то, что дорогу строил и тем самым экологию нарушил. Третье — что технику использовал без разрешения... Мне рассказывали, что за мою голову обещали 500 тысяч, и вроде как охотился на меня нанятый киллер по кличке Ишак. Но меня оберегали наши ребята.
А дорога-то моя нас спасла (за два года я успел сделать 32 км) — она и впрямь стала дорогой жизни. Она и сейчас есть, только ее кое-где расширили, заасфальтировали. А все откосы до сих пор те, что я сделал...
— А в 2008-м я получил две контузии. «Град», — вспоминает Леонид Григорьевич. — В ту ночь я был дома. Супругу загнал в подвал, а сам сделал пояс шахида, надел на себя и стал ждать, когда по нашей улице пойдут грузины. Слава Богу, не пришлось. До сих пор храню этот пояс дома — конечно, разобранный и безопасный.
А снаряды рвались рядом... Первый снаряд попал в соседний дом слева (полдома разнесло), второй — в дом справа от нас... Оттуда посыпались осколки крыши, окна вылетели, двери — все к чертовой матери разнесло... Грузины попали и в наш сарай — бочки с соляркой оттуда вылетели в соседний двор, часть нашего дома задели... От взрыва потолок подняло, и он рухнул. Хорошо арматура удержала, и мы в подвале не пострадали. Но нас об стенку стукнуло. Так я получил свои контузии.
«И грузинам война не нужна»
Когда начались события 1989-го, Ацамазу Кодалаеву было 24 года: он только вернулся из Литвы, где проходил срочную службу, и поступил на историко-педагогический факультет в Южноосетинский университет.
— Я был в Цхинвале, и нам сообщили, что из Грузии должны прийти какие-то люди с митингом. Тогда мы все пошли на трассу: и женщины, и дети... И так простояли до утра. Ну, так и получилось, что сначала одного убили, потом второго... — скупо вспоминает Ацамаз, стараясь избегать подробностей.
А чуть ли не единственное событие 1991-го, которое оставило яркий отпечаток в памяти Кодалаева, — клятва флагу:
— В 1991-м Цхинвал был практически оккупирован... Нас, ополченцев, тогда построили на площади, где висел флаг Южной Осетии, и мы подходили по очереди и целовали его.
После той войны снова начали ходить автобусы Цхинвал — Тбилиси, — продолжает Кодалаев. — Я даже ездил в Тбилиси. Мне там очень понравилось: отношение грузин ко мне было доброжелательным, да и я камня за пазухой не держал. Но, как показала история, я был не прав... Потому что на самом-то деле война началась не 8 августа: напряжение чувствовалось и раньше. С грузинской стороны ведь и до того изредка постреливали (но только ночью).
Моим старшим дочкам тогда было по восемь лет, я решил отправить их к сестре в Северную Осетию — передал их на границе родственникам и поехал обратно в Цхинвал. Война застала меня в пути, но я через объездную дорогу смог попасть в город и ушел в ополчение. В 2008-м мне было страшнее, чем в 1991-м: у меня уже была семья, и мне было за кого бояться.
— Мы как-то сидели в ресторане, а за соседним столиком было пятеро грузин. Один подсел ко мне, и мы разговорились. Он тогда сказал, что народу война не нужна, в войне народ не выигрывает, — подводит итог Ацамаз. — Я с ним полностью согласен. И очень хочу, чтобы не появилось новых ветеранов новых войн...
От авторов
Здесь представлены воспоминания осетин о тех трагических днях. Наверняка грузины могли бы вспомнить не меньше. У каждого своя боль. Война разделила два народа, которые долгие века жили рядом.
У осетин серьезные претензии к грузинам со времен 1920-х, когда единую Осетию разделили на Северную и Южную и последняя была включена в состав Грузии. Первые серьезные конфликты начались тогда. И не случайно Южная Осетия давно стремиться получить международное признание тех событий как геноцида осетинского народа: для осетин это словно вчера произошло.
И все эти годы Южная Осетия пытается соединиться с Северной. Особенно активно она стала двигаться в этом направлении, когда началась перестройка и все бывшие республики СССР начали брать столько суверенитета, сколько могли. Хотела воспользоваться этой возможностью и Южная Осетия.
Естественно, это не могло понравиться Грузии. Поэтому неудивительно, что каждый шаг осетин на пути к объединению и независимости встречал резкий отпор со стороны Тбилиси. С политической точки зрения расклад понятен.
А с человеческой? Стоят ли амбиции политиков столько жизней, человеческих трагедий, детских слез? И как можно заставить жить одной дружной семьей тех, кто недавно еще стоял по разные стороны окопов и смотрел друг на друга в прицел автомата?
Может, пора уже перелистнуть эту тяжелую для обеих стран страницу истории и начать жить просто как добрые соседи и равные с точки зрения международного права государства?
