Ольга Алленова о том, как по-разному помнят Беслан государство и общество
С прошлого года учебный год в Северной Осетии начинается 4 сентября. Такое решение приняла местная власть, и жители региона это решение поддержали. Потому что каждый раз 1 сентября приходить в школу и знать, что в обожженном бесланском спортзале рыдают перед фотографиями погибших детей и взрослых их родные, невыносимо.
Нам много лет говорили, что вспоминать Беслан 1 сентября — значит признать, что террористы добились своего, испортив государственный праздник День знаний.
И даже 3 сентября государство сделало не днем памяти жертв Беслана, как этого ждали в Осетии, а днем памяти жертв всех терактов.
Каких? Об этом помнит все меньше людей. Отсутствие имен, названий, дат обезличивает события, делая их неважными для человеческой памяти.
Так и стирается память.
Много лет родственники погибших в Беслане просили у нас памяти. Они говорили: «Если общество помнит наших детей, значит, они погибли не зря. Значит, они еще кого-то спасут. Потому что если люди помнят, если они говорят о боли и ошибках,— такое больше не повторится». Память, поддержка, диалог помогают лечить коллективную травму. Маленькая Осетия много лет живет в этой травме. Казалось бы. Это так нетрудно — поддержать, поговорить, поплакать вместе.
Но государство живет в советской парадигме: «мы не должны казаться уязвимыми, мы должны быть сильными, потому что чувства — это слабость, а слабость унижает».
В этой парадигме и продолжает жить наше постсоветское общество. И поэтому сегодня государство делает вид, что Беслана как бы и не было. Вот и 3 сентября с этого года становится новым государственным праздником — днем воинской славы России, днем окончания Второй мировой войны,— и перекрывает память о Беслане.
То, что о Беслане помнят миллионы простых людей,— заслуга не государства, а самого общества. Заслуга Юрия Дудя, «Новой газеты», школьных учителей и граждан, которые каждый год в этот день говорят со своими детьми о том, что случилось в Беслане. И конечно, заслуга бесланских матерей. Именно эти женщины сделали то, что мало кому удается в империях,— они противостояли государственной машине, работающей на забвение. Они задавали властям неудобные вопросы о количестве заложников и оперативных штабов, о требованиях террористов, о государственном вранье. Они говорили с журналистами, писали открытые письма, ходили в суды. С прошлого года они ездят по регионам России с крошечной выставкой, посвященной трагедии в Беслане. Я была на этой выставке в Москве — впервые за 15 лет нашла в себе силы посмотреть хронику тех дней в Беслане и поговорить об этом. И поняла, почему людям, пережившим трагедии, необходима психотерапия — если они не будут говорить о своей боли, если не станут разбирать свои и чужие ошибки, страх и тревога их разрушат.
Я вглядывалась в лица людей, которые приходили в выставочный зал, плакали и обнимали этих женщин, переживших ад,— и чувствовала, что матери Беслана делают с нашим обществом что-то очень большое и настоящее.
Они учат нас говорить о боли. Работать над ошибками. Сострадать — и не бояться при этом выглядеть слабыми.
Десятилетиями выстроенная идеология силы и правоты трещит и рушится там, где появляются эти женщины с глазами, полными любви и боли. И хочется быть слабым и стоять рядом с ними, а не там, где сильные и уверенные в своей несокрушимой правоте люди делают вид, что государство не совершает ошибок.
