Бывшая бесланская заложница Фатима Кусова рассказала о том, почему выжившим нужно еще и спастись.
…И НИКТО НЕ ПРИШЕЛ
Я иду по главной улице Владикавказа, пробираясь через снег и толпы гуляющих и веселых людей, сворачиваю на маленькую улочку, чтобы оказаться в небольшом арт-пространстве «Лампа». Тут с сентября 2021 года в первые три дня каждого месяца Фатима и Дзерасса Кусовы проводят встречи в рамках проекта «Рефлексия Беслана».
Я пришла первой. Мы ждем остальных, попутно записываем ролик для инста Фатимы, смеемся, болтаем, а потом становится ясно, что никто больше не придет. Кому хочется третьего января думать о трагедии?
«Я их понимаю, – говорит Фатима. – Трудно начать говорить о своей боли. Столько лет ее прятал, пытался замазать, а тут тебе надо при всех раскрыть самое уязвимое место».
Мы больше никого не ждем и садимся записывать интервью. За окном взрываются петарды, кто-то смеется, кричит, окликая друзей, люди продолжают праздновать…
Фатиму я знаю три года. Впервые увидела ее по телевизору: она задавала из толпы вопрос главе республики, что-то долго и сумбурно говорила ему про помидоры, и как было бы классно сажать их для красоты на улицах Владикавказа. «Какая смешная, – подумала я тогда. – Надо с ней познакомиться». Через год я сняла сюжет, где Фатима рассказывала о своем проекте «Городская ферма». Помидоры в центре Владикавказа она всё-таки посадила, но их по ошибке скосили коммунальщики.
Тогда, на съёмках в её огороде, за которым находится школьный двор, мне и в голову не пришло, что Фатима, такая жизнерадостная и активная, была одной их тех, кто оказался в заложниках и три дня провел в этом страшном спортзале. Что вместе с ней там находились и ее сестры, старшая – Дзерасса, которой удалось спастись, и младшая – Мадина, которая там погибла. О ее истории я узнала случайно из соцсетей. И на следующее 3 сентября я приехала к Фатиме домой. Там собралась вся ее семья, мы помянули Мадину, а потом поехали в ту самую школу. Прошли по залу, заглянули в столовую, где дети нашли варенье и тайком ели его, Фатима показала свой класс, туалет, коридор по которому бежала. Она рассказывала это просто и лаконично, где-то смеялась, вспоминая, как террорист крикнул «Аллах Акбар», а она подумала «он что еще и чай тут собрался пить сейчас?». А я слушала, давясь слезами.
Когда случился теракт в Беслане, Фатима была ученицей восьмого класса. Она говорит, что ей понадобилось десять лет, чтобы осознать: психологическая травма мешает жить.
ЛЮДИ НЕ ИЗМЕНИЛИСЬ
–– После теракта я лежала в больнице и вернулась в Беслан на сороковой день, на поминки сестры. Когда ехала, думала: после такого мы же начнем так сильно друг друга любить, мы же начнем так сильно друг друга ценить, потому что поняли, как в одну секунду можем потерять близкого человека.
В тот момент я была полна любви. Я садилась в маршрутку и чувствовала любовь к каждому человеку, что в ней сидел. Думала – как же я вас сильно люблю, какая радость, что вы живые и со мной едете. Это было такое яркое чувство любви к ближнему – ты его не знаешь, но тебя переполняет благодарность за то, что он рядом, что ничего плохого и страшного не делает, он просто живет.
Но приехала и увидела, что люди не изменились.
Такой опыт в жизни человека – страшная разрушительная сила, событие «потрясающее обыденность» и очень сильно тебя меняет. Оно ужасное, не с чем сравнить. Мой папа говорил, упоминая немцев, которые оккупировали его село Суадаг в 42-м: «Немыц дæр куы нæ кодта афтæ, сываæллæттæм не ‘внæлдтой» (в переводе с осетинского «Даже немцы такого не делали, детей не трогали», перевод с осетинского – прим.).
Я хочу видеть осмысление этой трагедии через живопись, скульптуру, музыку, я хочу, чтобы она давала творческий ресурс нам как обществу. Я это вижу так – ты делаешь себя лучше. Потом люди рядом с тобой делают себя лучше, и в результате мы как общество становимся гармоничнее и сильнее.
Освободившихся от травмы – единицы. И тем, кто сумел справиться, помогло творчество. Помню, у Стаса Бокоева (герой фильма Юрия Дудя о Беслане, сейчас занимается музыкой и является спикером и куратором проекта Relove, что помогает в преодолении пережитого насилия – прим.) был «квартирник» в «Портале» (арт-пространство во Владикавказе – прим.). Я сидела, слушала, и у меня был вопрос – как у тебя это получилось, как ты освободился… Он просто что-то говорит, поет, а ты чувствуешь, что освободился. Но я не смогла его спросить, хотя этой мой одноклассник, который списывал у меня контрольные. Мне было больно спросить его, мега-трудно – поговорить об этом.
Или вот Анастасия Туаева. Настя была тогда шестиклассница, 11-летняя девочка. У нее здесь, в «Лампе» был творческий вечер. В программе был блок о Беслане, она рассказывала, как потеряла подругу, все рыдали, невыносимо было слушать. А потом стала петь. Она пела то же, что и говорила, но песня ее нас осветила! Вот это я хочу видеть. Творчество может быть во всем – и маляром можно быть творческим. Я три года увлеченно выращивала растения. И только спустя три года, поняла, что это был мой способ выразить своё стремление жить, потому что растения – это про жизнь и для меня это была супертерапия, я очень творчески выращивала помидоры, хотя, казалось бы, где помидоры, а где творчество.
ВЕРНУТЬСЯ В ТОЧКУ СЧАСТЬЯ
Первые десять лет я считала, что «это» невозможно изменить. Что всегда будет невыносимо больно. Крутые психологи были, они приезжали, пробовали, были какие-то программы, частные визиты, но комплексной работы не было. Психологическая травма не сильно видна. Вроде человек завтрак готовит, обед кушает, вроде же он норм, это не очевидно, что ему нужна помощь.
Я поначалу отказывалась от психологической помощи, я же не больная – вот у меня были осколки, их из меня достали, и я теперь здоровая. Мне было 14 лет. Я думала, что справилась, я – норм. Забеспокоилась, когда мне исполнилось 24 и у меня начались вспышки агрессии. Вот я общаюсь с человеком, чаще всего с близким, и у меня какая-то неоправданная агрессия. Что-то незначительное произошло, а я могу начать кричать, злиться. Это были первые звоночки.
Многие «бесланские заложники» болеют – эта неотработанная травма трансформируется в проблемы со здоровьем, в невралгию, в какие-то панические атаки. Законсервированная травма спустя годы начинает разлагать человека. У меня, помню, был четкий такой образ – я одна, а вокруг выжженная пустыня. Я приходила 1-3 сентября, видела бывших заложников, родственников, а они говорили мне – «Держись». А я думала – так у меня все нормально. А потом поняла: когда человек говорит «держись» – значит, ему самому нужна поддержка.
У моей старшей сестры Дзеры с детства очень сильное стремление к счастью, к радости. Она умеет находить ее в мелочах, в повседневности, такая черта характера. И у нее первой сработало стремление «вернуться в точку счастья» – «Я же была в детстве счастлива, и я хочу туда вернуться».
И вот она постоянно искала. Ходила на всевозможные практики – медитативные, работа с подсознанием, сознанием, работа с телом, читала разную литературу. А я на это всё смотрела с неверием, думала, что она просто зря тратит силы. А у неё получилось! Она сумела выкарабкаться из депрессии, полюбила, вышла замуж, снова стала счастливой. При этом не отказалась от памяти Беслана. Я видела у нее какое-то гармоничное изменение отношения к тому, что с нами случилось. И меня это очень вдохновило – если у нее получилось, то и у меня должно!
Сначала я пробовала то, что она делала, но ни одна ее медитативная практика, ни одна её книга мне не подошла.
КОГДА НЕ СПАСТИСЬ В ОДИНОЧКУ
За 17 лет, что прошли со времени теракта, утвердилась форма памятных дней 1-3 сентября. В 9:15 раздаётся школьный звонок, в 13:05 выпускают шарики и так далее. Это официальные траурные мероприятия, в них действительно есть свой смысл. Но меня, особенно в последний год, не покидала мысль, что я прихожу не за этим. Мне страстно хотелось говорить с людьми, которые были там, в этой школе. Знать, какие изменения в их жизни произошли, чем они живут, о чем они думают. Мне были интересны живые люди.
Я не со всеми поддерживаю связь близкую, дружескую. Среди «наших» ведь и учителя, и родители. У нас с ними нет в повседневной жизни точек соприкосновения, мы видимся только в эти «памятные» дни. Да и с ближним кругом – мои одноклассники, друзья, знакомые – в обычной жизни, когда мы встречаемся, не обсуждаем Беслан. Первые два года после теракта говорили – у нас была сильная потребность выговориться. Но потом перестали. Поэтому я не знаю, как и что с моими одноклассниками. Не принято у нас – встретиться за чашкой кофе и обсуждать, кто как травму свою переживает.
На терапию по Беслану я вышла случайно. Я была на курсе по саморазвитию, и одним из заданий было описать свои сильные и слабые стороны. И я написала, что моя сильная сторона – интуиция, я ей сильно доверяю, а аналитические способности у меня слабые. Начала вспоминать, когда это я решила, что из меня плохой аналитик. И эта мысль привела меня в 3 сентября 2004 года. К моменту, когда после взрывов я увидела свою сестру и подумала, что не могу ей помочь и должна пойти к террористам, чтоб моей сестре скорее помогли наши спецслужбы. В итоге я вышла живой, а моя сестра погибла в пожаре. В моем подростковом сознании это все склеилось в убеждение, что я неспособна проанализировать ситуацию и принять правильное решение.
Когда я это озвучила человеку, который проводил курс, он начал со мной работать. И я поняла, что действия, которые вывели меня наружу, были правильные. Я всё помню, всё анализировала, даже успевала пошутить сама с собой в тот момент! То есть, мой мозг нормально работал, и сестре я не могла помочь, что интуитивно понимала. Я потом спросила у врачей, они подтвердили – у Мадины пошла кровь из носа, это был точный показатель, что она в этот момент была уже мертва. Но я сама себе сказала «я не аналитик».
Это повлияло и на мое профессиональное развитие. Я себя притормаживала, перекрывала себе какие-то возможности этим своим убеждением. Когда завершилась та консультация, я подумала – вау, так вот как на самом деле всё было!? Было очень мощно, и я хотела, чтобы другие тоже так сделали.
…ЭТО И ПРО ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ
Формат, в котором проходят наши встречи, не я придумала. Он из инструментов школы практической философии — человек предлагает вопрос, который его волнует, мы анализируем его слова, его вопрос, его мышление и соответственно человека ты выводишь на другой уровень осмысления.
Мне, к примеру, этот метод очень помог. Двухчасовая философская консультация совершила переворот в моем мышлении. Я переосмыслила то, что произошло. Избавилась от чувства вины за то, что я выжила, а сестра и другие люди погибли. Это формат я и взяла для «Рефлексии Беслана».
Например, для человека Беслан – это боль, а ты заставляешь его занять мета-позицию, дистанцироваться и начать думать о боли, как о том, что находится не внутри человека, а вне его. И вот эта позиция даёт возможность по-новому взглянуть и на себя, и на мир.
И я поняла, что хочу продолжать, хочу, чтобы это стало нормой – обсуждать травму. И я буду работать над тем, чтобы боль Беслана не замалчивалась. Проект я ограничила годом, чтобы он не превратился в рутину, чтобы можно было подвести итоги и понять, что с этим делать, как и во что его трансформировать.
И у меня самой было предвзятое отношение к психологии, мол, если ты обращаешься к психологу, значит, у тебя нет друзей. Так что я хорошо понимала — нужно специальное безопасное пространство, где среда и атмосфера будут располагать к искреннему и доверительному разговору.
Я не могла просто арендовать банкетный зал и там всех собрать. Не могла домой всех пригласить. И когда появилась «Лампа», я поняла, что хочу реализовать идею тут. К первой встрече мы подготовились – 1-го сентября моя сестра Дзера рассказывала, как она выходила из травмы, еще я поделилась своим опытом. 2-го пришли другие люди, 3-го другие. Все три дня были разные. Разный состав, разное содержание.
«Беслан» – это не только про заложников и их родственников, это взрыв, что нас переплавил в одном котле, событие, которое пронизывает нашу жизнь, оно системообразующее для всего осетинского народа. Но после него наше общество скукожилось и вот в таком скукоженном состоянии находится до сих пор. Ведь мы пока не отработали эту коллективную травму, не отрефлексировали ее. И мы как общество прячемся от Беслана. Так поступают дети, зрелый человек не отворачивается, не замалчивает проблему. Я хочу, чтобы наше общество было зрелым.
Я не знаю, было ли этих боевиков 33 человека или больше, не знаю, кто это организовал, ну, может, их сто человек, может, тысяча или три тысячи. Но сколько же по всему миру людей, которые откликнулись на нашу беду. «Беслан» – это абсолютное зло, но в то же время «Беслан» это про человечность.
ЖИТЬ ТАК, КАК ХОЧЕШЬ
Беслан отнял у меня очень много, но одновременно дал мне силы на созидание. Ты понимаешь, я выжила в Беслане. Так зачем мне тратить жизнь на ерунду, посвящать ее, к примеру, банковскому делу, которое мне не интересно?
Эта мысль в какой-то момент стала навязчивой. И я стала делать так – с этим человеком я не хочу общаться, так как это для меня не ценно, эту работу не буду работать, потому что не хочу. Я искала и поняла, что мне интересны люди, я чувствую себя хорошо, когда общаюсь. И мне не интересны светские разговоры, поверхностные. Мне важно сердце человека – что он любит, что у него болит, что он ценит, что скрывает.
Делать, что хочешь – это значит заглянуть внутрь себя. Это касается всего, даже того, что ты ешь. Я семь лет не ела наши осетинские пироги. Я выжила в Беслане не для того, чтобы сейчас есть мясо, которое я не хочу есть, я выжила для того, чтобы жить радостно, а мне этот кусок мяса не приносит радости. У меня действительно были проблемы с родственниками, непонимание, очень сильное сопротивление.
Но у меня была жизнь, ее могли забрать, но она осталась. И как я могу такой дар отдать из-за зæрдæхудт (недовольство, обида – перевод с осетинского – прим.) своего дяди? Ну как? Родственники смирились. Они не могли со мной ничего не поделать, у меня был весомый аргумент – я выжила, моя жизнь ценна, и я хочу ее прожить, уважая эту ее ценность.
«Рефлексия» – это не только про заложников и их семьи. Женщина, которая привыкла выбирать не себя, возможно, придет и поменяет свое отношение, потому что поймет – ее жизнь не бесконечна.
На «Рефлексию Беслана» приходят разные люди, но приходят мало. На последнюю пришло всего три человека. Все они были первый раз и все дали щедрую обратную связь, каждый открыл для себя что-то новое, ни одни из них не бывший заложник, не было близких. Поэтому я прекрасно понимаю их трудности и с такой благодарностью отношусь к каждому, кто доходит до нас. Для меня это очень ценно, что вот человек совершил это усилие. Может даже не говорить – некоторые приходят просто как наблюдатели.
