Обладатель президентского гранта на химические исследования — о том, ждать ли людям таблетку от смерти и почему работа на родине — это не патриотизм, а холодный расчет
Возможно, лекарство от рака создается сейчас в стенах одного из университетов Северной Осетии. 28-летний ученый Петракис Чаликиди работает над выявлением новых химических соединений из отходов растениеводства. Их смогут использовать в промышленности и медицине.
В июле химик победил в конкурсе по президентской программе исследовательских проектов и получил от Российского научного фонда 3 миллиона рублей на продолжение работы.
Есть шанс вылечить рак
— Популярный израильский историк Юваль Ной Харари уверен, что глобальная цель современной науки — сделать человека бессмертным. Ждать ли нам от химиков «таблетку от смерти»?
— Я бы не был так категоричен. Задача химиков — продлить жизнь человеку, но никак не сделать ее бесконечной. В ближайшие полвека продолжительность жизни людей на планете, конечно, будет расти. Немалая заслуга в этом будет у химиков.
— Твои исследования тоже в том числе о продлении жизни?
— Отдаленно можно сказать так. Передо мной стоит задача — получить биологически активное соединение с противомалярийным эффектом, что важно для жарких стран. Люди перестанут гибнуть от укусов опасных насекомых. Это же соединение обладает противораковыми свойствами. А это уже глобальная проблема.
Мы получим новые вещества, которые раньше не были известны. Эти соединения внесут в специальную химическую базу. Сейчас там более ста миллионов элементов. В будущем эти соединения смогут использовать на практике химики по всему миру, например, для создания лекарств или в промышленности.
— Каким образом твоя команда это сделает?
— Давай я объясню нашу задачу на примере другого соединения — ментола. Его используют при производстве, в частности, зубных паст, жевательных резинок, а лекарственный препарат валидол почти полностью состоит из ментола. Изначально его выделяли из мяты. Но это было сложно и дорого. Тогда химики научились синтезировать вещество, что удешевило ментол в десятки раз.
В нашем случае соединения уже извлекают из эврикомы длиннолистой. Кустарник растет в Тайланде, Малайзии и Вьетнаме. В его корнях содержится порядка сотни соединений, выделить из них нужное очень сложно и дорого. А мы хотим синтезировать его и удешевить процесс.
— То есть ни одна эврикома во время ваших исследованиях не пострадала?
— Мы используем жидкость под названием фурфурол. Ее получают из початков кукурузы, фактически из сельскохозяйственных отходов. Число людей на планете растет, количество отходов — тоже. Поэтому это и дешевый, и экологически чистый материал, да еще и неисчерпаемый. Фурфурол и служит исходным соединением для получения веществ.
— Может случиться, что они окажутся ненужными на практике?
— Мы занимаемся фундаментальными исследованиями. Задача — детально разобраться, как протекают химические процессы, разработать новые технологические методы получения соединений и получить их образцы. Часто результаты не находят практического применения сразу, но спустя десятилетия становятся востребованными. В науке это называется «эффект спящей красавицы».
Результаты — за два года
— Ты выиграл грант в три миллиона рублей от Российского научного фонда. Желающих получить поддержку государства было полторы тысячи человек. Почему эксперты обратили внимание на твою заявку?
— В конкурсе участвовали только молодые ученые в возрасте до 33 лет. Проект рассматривали три российских и зарубежных эксперта. Они посчитали тему исследований важной для науки. Замечания к заявке были несущественными, эксперты посчитали, что за два года добиться результатов вполне реально. За это время я должен буду опубликовать три материала в ведущих научных зарубежных журналах.
— На что уйдут деньги?
— Не думай, что на приобретение шикарной иномарки. Часть средств пойдет на покупку фурфурола — основного сырья для исследований, на реагенты, органические растворители и мелкое лабораторное оборудование. Мы ежедневно используем масс-спектрометр. Этот аппарат требует постоянных затрат на микрошприцы и специальные колонки, которые стоят десятки тысяч рублей. Ну и немного денег пойдет на вознаграждение нашему научному коллективу.
Не патриотизм, а холодный расчет
— Устоялось мнение, что серьезные научные открытия можно сделать в крупных исследовательских центрах в Москве, Санкт-Петербурге, Новосибирске, но никак не на Северном Кавказе.
— Нам действительно тяжело конкурировать с этими городами. Если на Северном Кавказе два-три исследовательских центра или лаборатории в субъекте, то в столице отдельным направлением занимаются целые исследовательские институты. Несмотря на это, наши ученые иногда делают выдающиеся открытия — условия для этого есть.
—Значит, переезжать не планируешь?
— Аспиратном я посещал научные конференции в разных городах. Полгода провел на стажировке в Перми как молодой ученый. Ситуация примерно схожая. Да, в каких-то регионах исследовательские центры лучше оснащены, в других — хорошая научная база. Но переезжать, чтобы продолжать свои исследования, нет смысла. В Осетии хватает всего для серьезной научной работы.
— Хорошая школа химии появилась в Северо-Осетинском госуниверситете благодаря академическим обменам: в советское время во Владикавказ ехали ученые-химики со всей страны. С тех пор позиции не сдаете?
— В 1970−80-х на нашей кафедре органической химии трудились 80 ученых. Сейчас нас пять человек. Вряд ли это шаг вперед. Но если количеством мы перестали брать, то качество по-прежнему высокое. Недавно три наших аспиранта защитились и получили кандидатские степени.
Любому коллективу нужен «локомотив». У меня такие наставники есть — заведующий кафедрой Владимир Абаев и директор НИИ Андрей Гутнов. Не хватает только конкурентной среды. Приходится вариться в собственном соку.
— Из-за границы предложения поступали?
— Пока никто не приглашал, но если такое случится, то сломя голову не помчусь. Зарубежные научные центры интересны только для краткосрочных стажировок. В США и Европе есть такое понятие — «постдок». Это приглашение молодых исследователей-иностранцев. Это был бы хороший опыт. Но на переезд на 10−15 лет, а может и навсегда, я не согласен.
— Патриотизм?
— Боюсь, холодный расчет. Там нас не ждут с распростертыми объятиями. Да, лучше условия для исследований, да, выше зарплата. Но ты постоянно должен лезть из кожи вон, работать сверх нормы и доказывать, что заслуживаешь находиться в этой стране. У многих ученых годичные контракты — как только перестают приносить результат, перед ними закрывают двери. Страх остаться без работы у уехавших есть.
«Вагоны не разгружал»
— Многие ученые все же уезжают за границу — в том числе за достойной оплатой труда. Как с этим сейчас обстоят дела в российской науке?
— Конечно, хотелось бы лучше. Зарплата научного сотрудника около 20 тысяч рублей. Можно еще преподавать, но это отнимает много энергии и времени. Сил на исследования тогда совсем не останется. К тому же, когда видишь не всегда заинтересованные глаза студентов, желание читать лекции пропадает.
Во время аспирантуры, как и многим коллегам, приходилось подрабатывать: стипендия была шесть тысяч рублей. Конечно, не вагоны разгружал, работал по специальности. Устроился химиком на частную винодельню, исследовал качество напитка.
— Зная о таком положении ученых, дома не сопротивлялись твоему желанию стать химиком?
— Отец у меня инженер-физик, можно сказать, он благословил мой выбор. Сам он в 90-е бросил науку, чтобы обеспечивать семью. Но, видя мою любовь к химии, не стал противиться моему желанию.
Заниматься наукой у нас непопулярно. Вот если бы я выиграл чемпионат мира по вольной борьбе, я бы стал всеобщим любимчиком. Обыватели просто не понимают, чем мы тут занимаемся.
— Что должно произойти, чтобы ты бросил науку?
— Это исключено. Я слишком люблю химию.
— Не думал, что когда-нибудь Нобелевская премия может стать твоей?
— Один из моих коллег при открытии очередного нового химического соединения то ли в шутку, то ли всерьез заявлял, что у нас будет Нобелевская премия. «А почему бы и нет!» — думал я про себя.
Фото: Анна Кабисова
